Неизвестный фрагмент Мертвых Душ Н.В.Гоголя: настольный теннис на вечеринке у губернатора

В СССР темы для вступительных сочинений, видимо, сочиняли дамы, лишенные всяческой романтики. Я, например, прекрасно помню тему своего вступительного сочинения "Народ и родина в поэме Гоголя "Мертвые души". Совершенно некреативная тема. Куда как лучше, к примеру, "Манилов как приговор русской либеральной традиции". Я, конечно, шучу и отлично понимаю, что такие темы тогда были невозможны, а сейчас неинтересны.

В каком-то смысле мне хочется реабилитироваться за ту политкорректную ахинею, которую я выдал в 1976 году, и включить Н.В.Гоголя в некий проект, который никогда не будет закончен по многим причинам. Это - проект литературных имитаций на тему настольного тенниса. В рамках этого проекта уже есть имитации Джером К Джерома, Мишеля Уэльбека, Л. Петрушевской, недавно - А.С.Пушкина, и вот теперь Н.В.Гоголя.

Все прямые цитаты из Н.В.Гоголя, как и положено, заключены в кавычки.

* * *

Как вы прекрасно помните и без меня, второй том Мертвых Душ был уничтожен. Однако мало кто знает, что недавно в доме-музее Н.В.Гоголя в Москве, что на Никитском бульваре, в научной библиотеке был обнаружен фрагмент первого тома Мертвых Душ. По причинам, которых мы никогда не узнаем, Николай Васильевич решил не включать этот отрывок в окончательную редакцию первого тома. Однако мы считаем, что настала пора восстановить историческую справедливость и познакомить широкую общественность с этим фрагментом.

- 1 -

Между тем, жизнь в губернском городе NN шла своим чередом. Неспешно, можно сказать, шла, или даже тащилась, как старая кляча. Однако же, и старая кляча способна на галоп, ежели ее пришпорит бравый гусар, привыкший к другому распорядку и диспозициям. Порою случалось, как в ветреную погоду порыву заморского ветра, долетать до города NN разным европейским модностям и парижским новациям. В то лето, когда уже довольно хорошо нам известный Павел Иванович Чичиков почтил своим посещением губернский город NN и окрестности, такой новацией был французский tennis de table. Поговаривали, что затея сия происходила из Лондона, и что сие новомодное занятие было наипервейшим средством от скуки в лучших европейских домах. “Вот всё, что узнали в городе об этом новом” развлечении, “которое очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке.

Приготовление к этой вечеринке заняло с лишком два часа времени, и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано. После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с плеча трактирного слуги полотенце, вытер им со всех сторон полное свое лицо, начав из-за ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги. Потом надел перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного цвета с искрой. Таким образом одевшись, покатился он в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон. Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляски с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали — словом, всё как нужно. Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Всё было залито светом. Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая клюшница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски, где вразбитную, где густыми кучами. Насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь и опять прилететь с новыми докучными эскадронами. “

Казалось, в самом воздухе чувствовалось что-то свежее и заморское, доселе невиданное и неслыханное, словно и не в губернском городе NN было дело, а, к примеру сказать, в Париже, или же даже в Лондоне. Гости сгорали от любопытства и нетерпения, и поглядывали на закрытые до поры двери залы, в которой, как шептались, все приготовлено по высшему разряду.

Наконец, двери растворились, и специальный лакей громко объявил долгожданный и загадочный tennis de table. Словно по взмаху невидимой руки старой клюшницы, черные фраки дружной стаею понеслись на новый, доселе невиданный заморский рафинад. Дамы сохраняли больше достоинства, хотя и они явили признаки не вполне приличной благородному сословию спешки и суеты.

В центре залитой светом специальной залы стоял совершенно диковинный стол. Цветом и размером он более всего походил на стол для биллиарда, однако же был разделен посередине странным приспособлением, напоминавшим растянутый гамак. Белые полосы по краям стола и особенно в середине напоминали этакие лихие гусарские лампасы, и смотрелись препорядочно. По краям стояли многочисленные стулья для размещения благородного общества. Однако же, интерес к диковине был столь велик, что все благородное общество на стульях разместиться никак не сумело, вследствие какового обстоятельства кавалерам представилась преотличнейшая возможность явить именно самую что ни на есть парижскую учтивость и предупредительность.

Не обошлось, впрочем, без обязательного русского конфуза. Помещик Собакевич, занявши было кресло своею значительною, если не сказать, грузною персоною, вознамерился уступить оное согласно французской галантности некоторой даме. Однако же, тонкие правила французской учтивости всегда подвергались на российской почве известным модификациям, подчас самым неожиданным и, можно даже сказать, в какой-то степени нежелаемым. Поднявшись с кресла, Собакевич, на свою беду, вознамерился шаркнуть ножкой. Однако, один коленкор, шаркнуть ножкой, и совсем даже другой, если это не ножка, а гораздо скорее нога, или даже ножища. Тут не до заморского изящества – быть бы, как говорится, живу. Так и вышло, что вместо парижской учтивости получился русский конфуз в виде наступания на изящную где-то даже дамскую ножку преогромной и нисколько не деликатной ножищи. Однако не было бы счастья, да несчастье помогло – в том самом кресле оказалось весьма сподручно проводить неотложные медицинские манипуляции по приведению вышеозначенной дамы в чувство с помощью порции охов и ахов, обильно сдобренных нюхательной солью.

Впрочем, сие досадное обстоятельство нисколько не отвлекло внимание почтенной публики от предмета ее живейшего и даже, в некотором роде, мучительного интереса. Когда всеобщее возбуждение, казалось, достигло предела, в центр залы вышел, или даже выплыл, как флагманский галеон испанской эскадры, сам губернатор. Почтеннейшая публика тотчас притихла, и слышно было, как за занавесью бьется об стекло неведомым образом там оказавшаяся муха. После препорядочной паузы, в которых, надо сказать, губернатор был большой дока, он, наконец, вопросил, указывая на диковинный стол:

— “Знаете ли, господа,” что “это?”

Ответом ему было робкий шелест разнообразных дамских туалетов, сдобренный скрыпом начищенных до нестерпимого блеску гусарских сапог.

Губернатор и не ждал другого ответа. Поднявши руку, он лихо прищелкнул пальцами, по каковому знаку из-за занавеси явились две диковинные фигуры. Среди дамского общества это явление породило всеобщий вздох, такой, что даже портьеры сочли своим долгом всколыхнуться. Обе фигуры были в некотором подобии купальных костюмов, хотя и не вполне купальных. Во всяком случае, всеобщему обозрению и некоторому даже конфузу, были предоставлены мосластые коленки и волосатые голени. Одеты явившиеся личности были весьма цветасто и даже разухабисто, совсем как цыгане на ярмарке. Оба держали в руках этакие разноцветные сковородки – не сковородки, мухобойки – не мухобойки. Удивил губернатор заморской диковиной, чего там греха таить.

Цыган, что пониже, был никакой не цыган, а натуральный азиат или даже китаец, кто их разберет. Он нервически озирался по сторонам, и непонятно было, то ли бусурманин собирается дать деру, то ли просто щурится по сторонам. Можете ли вы, многоуважаемый читатель, отличить китайца щурящегося от просто китайца? При всем моем глубочайшем уважении к вашим многочисленным способностям я в этом сильно сомневаюсь.

Цыган, что повыше и помосластее, тоже был никакой не цыган, хотя и был кудряв. На его носу помещалось довольно-таки хитрое пенсне в диковинной оправе неизвестного металлу. Высокий цыган-не цыган держался поувереннее, хотя и он порою щурился от свету и бликов от направленных на него многочисленных пенсне и лорнетов.

Наконец, вдоволь насладившись моментом, губернатор махнул рукой. Этот жест ему вполне удался, явивши почтенному собранию нечто среднее между военной командой Наполеона и рубкой лозы запорожцами, отдыхающими от тяжких трудов по сочинению письма турецкому султану, сыну Солнца и рыцарю.

По этому загадочному знаку означенная диковинная парочка двинулась к диковинному столу. При этом следует заметить, что азият совершил свое передвижение какими-то невиданными прыжками, совершенно ни на что не похожими. Высокий же, напротив, выступал неспешно, словно журавель или, скажем, отыскивающая лягушку цапля.

Подойдя к столу, азият с высоким затеяли такое, что стало предметом разговоров в губернском городе NN на весьма долгое время. Общество отошло от этих досужих разговоров только в результате поимки беглого убивца-острожника, который за время своего пребывания на воле успел пополнить свой кровавый счет двумя смертоубийствами, а после чего повредился рассудком, а по какой причине - неизвестно. Впрочем, иные знатоки говаривали, что никакого рассудка у него отродясь не бывало.

Но вернемся в залу губернаторского дома. Высокий, подойдя к столу, достал неведомо откуда небольшую белую сферу, произнеся при этом, по всему видимо, арабское заклинание, которое звучало похоже на русские слова, но не составляло никакого смысла даже для лучших умов города NN, первейшим и лучшим из которых был, как всем известно, сам губернатор. «Будь проклят этот Шарара с его пластиком!», - пробормотал высокий, на что азиат, подпрыгнув, издал утробный звук и замахал руками, словно диковинная птица. Совершивши этот ритуал, наша парочка, взявши наизготовку приготовленные для действа сковородки, принялась ловко молотить по сфере с весьма громким дребезгом. При этом белая сфера принялась порхать над столом с такой невиданной скоростью, что у трех дам немедленно схватило шею, а жена предводителя дворянства немедленно упала в обморок от начавшегося у ней тут же сильнейшего головокружения. От так губернатор! Удивил, так удивил! Можно сказать, даже поразил лучших сынов и дочерей Российской империи города NN и окрестностей до самых глубин их широких душ, которые куда шире европейских, как всем и всюду известно.

Но, как оказалось, означенное действо было только увертюрой к совсем невиданному представлению.

- 2 -

Продолжение следует - я надеюсь.